– Перезвони мне прямо сейчас.
– ОК.
Что-то не так. Разное бывало, но чтобы она мне в Тольятти среди ясного вечера на мобильный звонила… можно же и на домашний…и вообще я могла работать еще.
– Что-то случилось?
– Ты когда прилетаешь?
– Завтра, утренним рейсом из Самары во Внуково, а на следующее утро улетаю домой. Если встретишь – поеду к тебе.
Она всегда меня встречает, когда в городе. Это ритуал. При чем не могу сказать, что всегда только радостный, вовсе нет. Это же нужно настроиться на одну волну, совпасть, у нормальных людей все понятно: приехал родной человек – это радость – вот тебе и волна. А у нас, кроме этой волны еще много каких-то разных «приволнений» подмешивается, и выходит, что ты ждал одного человека, а прилетел совсем другой!
– Вот два дня назад еще нормальной уезжала, а теперь вот такой зажатой возвращаешься, что не способна даже в автобусе запеть в полвосьмого утра, – нет, она не говорит этого вслух, но думает очень громко.
С другой стороны, два дня назад, уезжая, я чудом на поезд из-за нее в 101 раз не опоздала, сейчас приеду, а она опять что-то такое от меня хочет, чего так сходу и нету, может, устала, а может, вообще как-то подготовиться надо, распеться что-ли? Но все равно, если она встречает, город начинается прямо от платформы, а если нет – еще нужно подождать, а может и вовсе не начаться.
– Я, кажется, не смогу тебя встретить, я подаю заявление на развод, а вечером улетаю в Иркутск с Федором.
Ну Федор-то приблизительно ясно, что будет делать в этот день, ему 2 года и выяснение отношений, сборы, чтобы «уйти насовсем», разговоры с адвокатом – еще не очень замутняют его жизненные планы. А вот она? Что, как и когда она собирается успеть?
– Угу.
– Я как раз хотела, чтобы ты приехала, помогла мне собраться.
– А ты мужу сказала, что уходишь?
– Еще нет, в этом-то вся и… Я боюсь его реакции. Он же может начать истерить и не отдавать ребенка.
– Ну прямо Бразилия у вас там какая-то.
– Хуже.
– Ладно, я приеду.
Ужас, что там с нею происходит, как это она умудряется из своей жизни сделать такое…невеселое приключение? Смесь жалости и какой-то тоскливой злости уже привычно поднималась во мне. Все это было каким-то дурным повторением. Не то, что она уже когда-нибудь подавала заявление на развод, и не то что она уже спешно собирала какие-то вещи для жизни непонятно где и как, и не то что она уже убегала с риском, что кто-то затормозит и отберет ребенка – нет, но все равно ощущение было такое, как будто что-то такое уже было, при чем не очень отличалось, и эта повторямость и нагоняла тоску. Наверное, я тоже виновата, все-таки старшая сестра, могла бы объяснить девочке вовремя, за кого можно и нельзя выходить замуж. Ну это было уж абсолютной глупостью. И не потому, что младшим сестрам объяснить практически ничего кроме примера по математике (да и то в редкий добрый момент) невозможно. Но и про замуж! Вы видели когда-нибудь кого-нибудь кроме собственного мужа, отца и в крайнем случае брата, за кого можно выходить замуж? Нет, это я не к тому, что мужиков вообще нет, хотя они и правда не всегда по улицам ходят. Просто даже если и есть, даже если и тебе встретились, даже если очень-очень понравились и все такое – это еще совсем не значит, что кого-то нужно затаскивать в свою жизнь. Своя жизнь – дело хрупкое, изменчивое, мало понятное и требующее большого внимания в обращении, тем более, что все равно где-то напортачишь. Так что туда, как в тайное общество – с рекомендациями, задачками на входе и большим испытательным сроком! Помните, во всех сказках короли прежде чем своих доченек отдавать, посылали всех иванушек «идти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что». А теперь тебе ни королей, ни испытаний, загадки разгадывать никто не желает – вот и получется какая-то хрень. Во всяком случае в этот момент мне казалось, что у моей сестры приблизительно вот это и получилось. В то же время примешивалась какая-то радостная однозначность: не нужно было долго думать, ей нужна была помощь, я могла что-то сделать – расклад был ясен.
Раннее морозное утро. Очень серое и совсем не проснувшееся, чтобы хоть что-то обещать предстоящему дню. А что ему и пообещать, если я не представляю, где буду сегодня ночевать. Нет, не обязательно, чтобы радостно начинать день, знать, где ты будешь сегодня ночевать, нам, конечно, «дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы», и все же иногда хочется, чтобы ненадолго заменили, просто только, чтобы поспать спокойно и, может, еще съесть чего-нибудь не противного. Это все от усталости. Я к тому времени отработала свою «вахту» и летела вообще-то домой, но только через Москву, где «ее муж еще не знал», а потому нужно было понять, как ее отправить ночным рейсом в Иркутск, а самой еще где-то переночевать неподалеку от собственного чемодана.
– Ирина, вам сделать бутерброд в дорогу?
– Чтобы я им за стойкой регистрации подкрепилась? Другого-то времени не будет: лететь, извините, «с гулькин нос», да и-то кормят.
Святой человек, Катька, провожала меня в дорогу, отвозила меня в порт, тревожилась и заботилась обо мне, о том, куда я лечу и как там дела у моей сестры, мамы, папы, детей, мужа и т.д. Юная, красивая, умная и образованная, а потому дурочка, регулярно делающая из собственной жизни нечто на букву «Х», она согревала мое тревожное утро.
– Кать, ну что, может, уже сходим в замуж?
– Ох, Ирина. Я же не хочу никаких «сходим», я же «насовсем», если пойду.
– Ну ты так сразу в пафос-то не впадай, сначала про «сходим» подумай, авось потом и на подольше (подумать) получится.
– Ирина! На что вы меня склоняете! А как же принципы!
– Да, да, знала я тут намедни одну принципиальную, вот теперь нужно лететь-спасать.
– Она не виновата, это все он, я же чувствую, что он с нею плохо обращается.
– Ты же его никогда не видела, да и ее тоже, что же ты чувствуешь…на расстоянии?
– Все чувствую! И вообще, ее значит спасать, а меня отдавать?
– Тебя, пожалуй, отдашь! Ты сама кого-нибудь отдашь, а потом догонишь и еще прибавишь!
– Я вам не рассказывала, как один тут мне арию оперную в машине пел? Я ему сказала: «Я все поняла, во двор заезжать не нужно». Что уж он там себе подумал про то, что я поняла – не знаю.
– Катенька, езжай обратно осторожно!
– Ирина, и вы мне обязательно СМС-ку, как прилетите!
На просторах родины много маленьких аэропортов, и то, что оттуда и туда все время кто-то прилетает, продолжает оставться чудом. Тольяттинско-самарский – деловой аэропорт, публика там в основном мужская, без особого багажа, летят с портфельчиками, ноутбуками и тому подобным быстро разбираться со своими купеческими делами. Может, конечно, и не купеческими, это у меня впечатление просто такое. Самолет был не особенно новый, с заплатками на клепочках. Я не успела особенно пофантазировать, для чего было проделывать такую квадратную дыру под иллюминатором, а потом так тщательно ее латать, как уже начали разносить шампанское. Мы еще не взлетели.
– Дурной знак,- мрачно изрекла моя соседка,- еще не взлетели, а уже поят. Внимание усыпляют.
– Вы думаете, им есть, что скрывать?
– Обсудим это, когда приземлимся. Ваше здоровье!
Мы чокнулись пластиковыми стаканчиками и тронулись в путь.
Завтра я полечу домой. А сегодня я лечу в хаос и тягучую неизвестность. Вроде как я лечу к сестре. Она самая близкая мне на свете женщина. Нет другой такой, с которой мы бы так рьяно и настойчиво пробивались друг к другу. Сегодня я, кажется, нужна ей. И я буду делать все, что смогу, чтобы ей помочь, и в этом смысле день кристально ясен. Есть даже какая-то радость в этой ясности. Но она как-то так закрутила свою жизнь, что скорее всего мы с нею сегодня не встретимся. Ну и что, казалось бы такого, что, обязательно встречаться? Я же часто «не встречаюсь», гораздо чаще, чем наоборот, так в чем же дело? Может, пора как-то привыкнуть и не мучить себя этим мифом «встреч»? Но нет, ни от чего я не устаю больше, чем от «невстреч». При чем чужим еще как-то прощается, от них же и так не ожидалось, а вот свои…с кем когда-то внутренне попал на какую-то волну и заподозрил родство. Или хуже того, родные, с которыми продолжаешь искать душевной дружбы. В этом, конечно, есть какое-то кровосмесительство.
Я прилетела в серый осенний день куда-то на юг Москвы, то ли в Домодедово, то ли во Внуково. Наверное, все-таки в Домодедово. В моем детстве мы с дедом всегда прилетали из Иркутска в Домодедово, а потом ехали электричкой или на такси на какой-нибудь Белорусский, к примеру, вокзал, чтобы на следующий день продолжить путь. Электрички тогда были совсем другие, и шли раза в три дольше, там ходили нищие старухи, которых я почему-то пугалась, а дед всегда им подавал. Я не знаю, откуда этот страх нищих, никто из них и никто «про них» меня не пугал, воспитатели в детском саду говорили что-то такое про попрошаек, которые не хотят работать, и природное желание отстраниться от чужого страдания и ужаса проще находило себе поддержку, чем природное сострадание. А дед всегда подавал. Сегодняшняя электричка идет без остановок, 40 минут, и нищие там не ходят, они теперь в основном в метро, на вокзалах и папертях.
В этот день в Москве проездом был еще и мой брат. Брат – это вообще отдельная тема моей жизни, пока какая-то не проясненная. Он родился, когда я была «на выходе» из дому, мне было 17. Мне уже некогда было нянчить брата и еще «недо» нянчинья кого-то другого. Когда родилась сестра, все было как раз наоборот. Мне было 10, вполне себе солидный возраст, и однако еще есть кое-какое время. Гулять с нею, пока она еще не говорила, но уже ходила и все понимала, доставляло большое удовольствие. Весна, в школу мне к двум, во вторую смену, бабушка одевает Марью в пальто и теплую круглую шапку с завязками. Из-под шапки видна густая челка и голубые глаза. Далеко с нею не пойдешь, она еще не дальний ходок, да и незачем, все, что нужно, есть поблизости. По ближайшей березе стекали капли сладкой прозрачной жидкости, я тогда впервые с удивлением поняла, что это не для красного словца, что «березовый сок» правда существует. Я поднимала марьино пальто и шапку с девочкой внутри, и мы вместе облизывали березу. Наверное, бабушка не очень бы обрадовалась, узнай она, но это и правда был вкус весны.
С братом у меня почему-то весны не случилось, я его скорее «предъявляла», это была какая-то «собственность на принца». Красивый, кудрявый, с огромными глазами – смотрите, какие у нас бывают! Мне уже было некогда разбираться, есть ли там кто-то, за навязанной ролью семейного принца. Я уехала далеко-далеко и продолжала привидением бродить по родительскому дому, не очень, я думаю, радуя брата, ему бедному и так хватало призраков, с которыми нужно было бороться. Приезжая, я вроде каждый раз пыталась познакомиться заново, но ведь…некогда. Родительский дом и так перегружен эмоциями, воспоминаниями, ожиданиями, где тут вклиниться настоящей встрече. Это надо наподольше приехать, а своя семья тогда как? Почти все, что доходило от него ко мне, отдавало какой-то пафосной фальшью и истерическими попытками через нее прорваться. Не хватало меня на весну и березовый сок.
А тут был серый осенний день, сестра в кошмаре развода и брат, с которым мы не виделись 5 лет. Я набрала его номер.
– Акка, ты где? Уже в Москве?
– Еду в электричке из Домодедова к Павелецкому вокзалу.
– И какие планы?
– Ты в курсе, что у Марьи все плохо?
– Ну я знаю, что она вроде надумала разводиться.
– Она сегодня подает заявление, собирает вещи и вечером улетает в Иркутск. Все как всегда – на один день. Поэтому, я сейчас поеду на Савеловский, кину чемодан в камеру хранения, а потом – к ней, помогать собираться или что там ей нужно будет.
– Так ты же едешь на Павелецкий?
– А оттуда перееду на Савеловский, оставлю там чемодан в камере хранения и будут мои руки свободны для великих дел. Мне с Савеловского завтра стартовать.
– Тогда давай, как будешь на Савеловском – звони. Я сейчас тоже тут свои дела порешаю и куда-нибудь к тебе подтянусь.
Савеловский оказался удивительным вокзалом без камеры хранения вообще, я не знала, что такое бывает. Марья к этому времени уже убегала от своего мужа, который от своей мамы узнал, что жена собирается подавать на развод, и очень разъярился. Они перепрыгивали через какие-то турникеты, ругались, но ей каким-то образом удалось куда-то проскочить и что-то такое подать. Но теперь она боялась, отдаст ли он ей вечером ребенка, чтобы она могла улететь с ним в Иркутск. Я, видите ли, человек, плывущий по течению. Иногда это течение бывает бурным, иногда кажется совершеннейшей запрудой, но уж какое есть, с тем и имею дело. Голос сестры по телефону звучал так, как будто она уже очень долго бежит вверх по эскалатору, идущему вниз. Жаль этих бешеных изматывающих усилий, и все же что-то не так, где-то рядом должна быть спрятана лестница в нужном направлении. Или даже не так, она не спрятана, просто Марья упорно выбирает себе именно эту, то ли тренеруется, то ли пари какое заключила, а может ей просто именно эта лесенка по неопределенной причине именно сейчас больше нравится. И тогда жизнь запутывается, начинает подстраивать тебе вокзалы без камер хранения, а чемодан-то огромный и тяжелый. Я начинаю звонить друзьям, пытаться хоть как-то восстановить утраченную простую связь с собственной логикой. В телефоне оживает голос подруги.
– Ирка, ты в Москве?
– Оксанка, послушай, у меня нечто неимоверное. Я застряла на Савеловском вокзале, здесь нет вообще камер хранения, а у меня чемодан весит 153 килограмма. Сестра разводится и уезжает с ребенком в Иркутск, если ей не помешают темные силы. А они не дремлют, пока я застряла, спасай!
– Тебе очень повезло! У меня выпала тут одна работа, так что еду к тебе, жди.
Уже, согласитесь, лучше! Когда кто-то в этой безумной, огромной, натруженной и запруженной Москве, продираясь сквозь пробки на машине спешит к тебе – это много! В Москве со временем не шутят, оно само людей глотает, не успевая пережевывать. Пространства и многолюдье превращают время здесь в разьяренного зверя, который хронически настигает, а ты хронически убегаешь. На изменение траектории, да еще посреди белого рабочего дня, мало кто решается. Спасибо, Оксанка! Это подарок!
Звоню брату.
– Еду к тебе на Савеловский, буду через полчаса, жди.
Интересно, кто из них приедет первым? Лучше бы Серега, а-то Оксанке здесь даже припарковаться негде. И он приезжает первым.
Вот вы, наверное, когда ждете брата, которого не видели 5 лет, а слышали о нем в основном хрень какую-нибудь, потому что что еще и слышать о безумном подростке, пытающемся пробиться сквозь мощных родителей…нет, потом еще можно было слушать про спасительную девушку, мирную, добрую и хозяйственную, которая его полюбила и вернула то ли в лоно, то ли на путь…короче, не понятно, кого ждать. Лишь бы не говорил: «Мы Захаряны…» Он раньше при всех моих не очень частых попытках с ним познакомиться всегда так делал. А я же еще не знаю, кто он, а он уже – Захарян, тогда я кто? В общем, раздражал он меня этим ужасно. И я ждала не то что принца на белом коне, который сейчас явится, Марье поможет, мне чемодан донесет, скажет: «Поехали»,- и махнет рукой, или там делового, занятого, который приедет, обнимемся – и он дальше, по своей траектории. Ужас. В общем, когда сама не знаешь, на какой хромой кобыле и с какой скоростью к тебе можно приближаться, нужно идти в библиотеку. Там большие картотеки и обязательно что-то есть, что тебе очень нужно, только бы вот – найти. Пока ищешь, может, что и прояснится, если не в голове, то в душе. А тут стоишь сто лет рядом с огромным чемоданом на колесиках, и все думают, что ты дура дурацкая и даже вообще не представляешь, с какой стороны дверь в библиотеку открывается. Что-то я не очень люблю в общественных местах кого-нибудь ждать. Если еще все вокруг куда-то бегут – тогда ничего, я может, тоже бегу, только вот на минутку остановилась, номер какого-нибудь поезда в какую-нибудь караганду идущего, уточняю. А если они тоже ждут…и им хочется поговорить, расспросить, рассказать, пожалеть, напугать…а мне некогда, некогда мне, я жду! А вообще мне в библиотеку пора.
Брата я-таки дождалась. Приехал он довольно быстро, хоть и не в смокинге и даже без коня. В желтой какой-то спортивной куртке с черными, кажется, разводами. Куртка, может, и зеленая была, разводы были определенно черные. 53 кармана (это в том смысле, что много карманов – я подробное колличество не считала) – и в каждом по телефону сони-эриксон, он в это время у них менеджером работал. Радостный такой, молодой, и кажется, совсем Захарян. А что радоваться-то? Сестра-то в беде!
– Так это же я от встречи! Сколько мы с тобой не виделись?
– Да не так уж, мне кажется, и долго.
– 5 лет.
– Не может быть!
– Родаки же к тебе теперь все время приезжают, а ты в Иркутске давно не была.
– Да, кажется, ты прав.
– Какие у нас планы?
Я рассказываю про Марьку, ее сборы, побеги от мужа через турникеты нотариуса, ночной рейс, Оксанку, застрявшую в пробке и т.д. Я говорю с ним так, как будто мы расстались вчера и ничего «лишнего» объяснять не нужно. Тем более, что «лишнее» все равно не объяснишь, там, в этих кавычках – 17 лет нашей разницы в возрасте, тысячи километров, которые нас практически всегда разделяют, а главное – родители. Мы смотрим друг на друга через родителей, черты то сливаются, то расслаиваются: у папы на этом месте еще нос, а у Сереги уже губа началась, а борода, куда же борода делась? А мама – она же заклинательница духов, она его любит, боится за него, поэтому говорит о нем больше что-нибудь несусветное, по принципу, что хорошее само выговорится, а плохое она таким образом как-то усмирит. Вот и выходит «недружеский шарж» да еще без бороды. Что должен видеть Серега сквозь эту дымку вместо моего лица, мне даже подумать не получается, это все – лишнее.
А он-таки никуда не убегает.
Машины стоят у обочин сплошной массой, если кто-то когда-то отъезжает, это кажется чистой случайностью, и нужно обладать каким-то особенным чутьем к этой самой случайности, чтобы вообще передвигаться и останавливаться в этом городе. У Оксанки такое чутье есть, и есть еще что-то, какая-то радостная смелость и умение договориться с дорогой, своей машинкой и всеми окружающими, чтобы поняли, пропустили и простили, если что не так. А всегда все так на московских дорогах быть в принципе не может, вождение в Москве – это отдельный экстремальный вид спорта, за то и радость, если вдруг куда-то доехал живым и здоровым, ярче и обоснованнее.
Оксанкина машина мигает посреди дороги, припарковаться-то некуда, она сама машет нам руками и кричит.
– Привет, Оксанка!
– Ну что, едем?
– Когда у тебя следующий клиент?
– Через час.
– На противоположном конце этого необъятного города?
– Приблизительно так.
– Так куда едем?
– Могу дать вам ключи от дома, могу по дороге вас где-нибудь выкинуть, где вам удобнее будет.
– Главное чемодан забери – и руки у меня будут развязаны. А на свободных руках – ты же знаешь – как бешеной собаке.
– Как сестра-то твоя?
– Вот сейчас поедем к ней.
– Ну если что, ей перекантоваться или вообще помочь.
– Спасибо! А это, кстати, мой брат.
Все это говорится посреди дороги, а Серега загружает мой шкаф на колесиках в маленькую и в то же время совершенно безразмерную оксанкину машину, где и так много чего лежит, но она и не такое выносила.
– Да, вы, кажется, похожи.
– Приеду ночью, как только освобожусь.
– Давай.
Мигалки отключаются, и Оксанка, заговаривая и поругивая непонятливых и торопливых московских водителей и их колеса, вливается в эту реку разноцветных жуков.
Мы с Серегой звоним Марье. Она в некоторой панике, ей нужно одновременно быть в пяти разных концах Москвы, чтобы сделать соответствующее количество дел. Пробуем собрать этот странный пазл. Что-то перенести поближе, чтобы уже было 4 точки в пространстве, а куда-то послать нас с Серегой, и тогда останется 3, о чем-то можно попросить остающуюся здесь подругу, а чем-то и вообще попуститься.
Так хочется, чтобы когда у тебя голова идет кругом, глаза застит страх, а тело цепенеет от тщетности любых усилий, рядом оказался неожиданный брат, спокойным голосом обо всем договаривающийся, снимающий деньги с какого-нибудь своего счета и отправляющийся улаживать то, что еще не уладилось. Допускаю, что ему тоже чего-нибудь похожего может хотеться, чтобы там сестра старшая, мудрая и спокойная, и тоже знающая, откуда взять и куда положить. Но часто тут происходит какой-то сбой, я сама знаю кучу вариантов подставы в этом месте. Начиная с голоса, интонации, которая ну не такая спокойная, как… и продолжая счетом, где не всегда нужная сумма в запасе. И тогда остается только утешаться тем, что «все мы взрослые люди» и «никто никому ничего не должен» – слабо, согласитесь, а главное, уныло – пусть летит ко всем чертям мир, в котором мне никто ничего не должен и я никому ничего не должна. Я и так не очень часто различаю остатки смысла…жизни, а тут и вообще останется только промозгло серый московский полдень с порывами ветра 20 метров в секунду, холодным мелким дождем, капли которого сами не знают, в какую сторону лететь.
И мы трогаемся, наконец, из этого пупа земли, с Савеловского вокзала, чтобы отдать марьин долг. И не то что это прямо так необходимо, не жить не быть, и не то, что это так безумно сложно, но ощущения в какие-то моменты почти по Дюма-отцу в лучшие годы. И лошади даже не нужны, потому что сложностей и препятствий на нашем пути и без них хватает. Мне даже трудно сказать, что я испытываю, представляя нас с Серегой на лошадях посреди Москвы, холодно, грязно и не понятно, куда ехать. Так что мы просто пошли в метро.
– Поезд дальше не идет, просьба всем освободить вагоны.
И это не где-то в конце дальней ветки, а вполне себе в пределах Садового кольца да еще в час пик. А куда же идет поезд? Или, вернее, нам-то куда теперь идти и чем добираться? В этот момент кажется, что даже хорошо, что толпа идет в одном направлении, «они» же, наверное, знают, куда и на чем. Нам повезло брать на абордаж один из первых троллейбусов, дальше было хуже: в море людей въезжает троллейбус, он уже и так абсолютно полон, медленно он проезжает насквозь всю эту толпу, не останавливаясь. Сначала все лица напряженно направлены на двери троллейбуса, а мышцы непроизвольно настраиваются на то, чтобы пробраться к нему поближе, потом постепенно становится ясно, что троллейбус не остановится, и первыми это понимают мышцы, обнаруживая гораздо более насущную задачу – не упасть, не быть раздавленным, выйти живым из толпы. Такие троллейбусы изъездили все дороги моего школьного детства, это действительно чудо, что кажется, все, кто там стоял, оставались живы. Хотя сегодня, если посмотреть, наверное, большинство уже умерли, я же там была одна из самых молодых. С другой стороны, все-таки неплохо, что умерли не задавленные толпой при попытке пробраться в троллейбус и доехать до дома в час пик, а какой-то другой смертью.
Мы с Серегой уже внутри, нам повезло. Я стою в каком-то углу, в руках у меня его ноутбук, а он уперся руками в поручни и сдерживает напор людей. Вот видите, вполне себе – брат! Если не начинать разбираться с этими «младшими-старшими», еще можно жить и радоваться, что вот стоит же, сдерживает, можно, значит, на него «положиться». Но в следующий момент он скажет-таки, что я «старшая», и ему тоже нужно будет «положиться». Нет, что-то тут не то, пожалуй, я готова альтернативными видами транспорта выбираться из сложившейся ситуации, идти пешком до следующей станции или вообще ждать, когда снова пустят метро, но рановато тут еще «полагаться», вставайте, все вставайте, в другом каком месте прикорнете! Но Серега ничего такого про «старшую-младшего» не говорил, а стоял себе и сдерживал, я могла, конечно, вылезти из-под его руки и начать изображать кариатиду, но как-то не сложилось.
Мы доехали, добрались, доплелись за тридевять земель, по дороге сняли с серегиной банковской карты много денег, чтобы отдать их за марькин долг. Ленка, которой мы так все героически доставляли, была вполне себе удивлена, не ожидала, могла подождать. Что, мол, приехали? Марька послала. Ну тогда ладно.
И наконец, к вечеру мы встречаемся с той, которую нужно спасать, вызволять, отправлять домой к маме с папой, про которую мы вообще-то этот день жили (или хотя бы многие его минуты). Сидим в кафе у метро все втроем, чтобы нам хоть перекусить чего-нибудь прежде чем к ней домой идти. Взгляд у Марьи какой-то плывущий, неприятный такой взгляд. «Это у нее, видно, голова совсем кругом идет. Психотическая ситуация развода». Все равно как-то не по себе от того, что не понятно, куда ее глаза глядят, и что они видят, да и видят ли вообще что-либо конкретное. Хочется запретить ей пить пиво, или заставить ее поесть, в общем что-то строгое хочется с нею сделать, но я не делаю, сижу-чай пью. Совсем я бессильна в ее жизни что-то подправить. Раньше еще каждый раз объяснения себе какие-то придумывала, зачем ей все это нужно. Это же не какие-то страдания «по-большому», а все мутота какая-то. Вроде и «сын», и «муж», и «творчество», и еще что-то там такое, а все равно – мутота, как будть все немножко «недо». При всей ее самозабвенности, как будто не отдается она до конца чему-то, все «погулять вышла» – и в мамы, и в жены. Злюсь я, что ли? А она хочет, чтобы пожалели. Прямо так и говорит: «Жалко тебе меня?»
Кого-то мне и вправду жалко, девочку, наверное, с которой в тишине сок березовый с дерева слизывали. А этой дуре я не старшая сестра, а волк тамбовский. Но повыть-то все равно не дадут в общественном месте, а значит хватит тут по кафе рассиживаться, нужно идти, собирать вещи, отправлять Марью и все такое.
Вещи вообще-то уже были собраны, насколько это возможно. Федор носился из комнаты в комнату (благо, их было только две), приблизительно с той же скоростью носились друг за другом его родители: она укладывала – он вынимал. Вполне может быть, что так он пытался ее остановить или вообще оставить тут, рядом, а она пыталась найти подтверждение тому, что ее все же любят. Но делали они все это предельно абсурдно.
– Почему ты взяла эту кофточку?
– Потому что она там мне понадобится.
– Оставь ее.
– Но там же холодно!
– Это часть моей души!
И так про все, что попадало-не попадало в ее сумку. А еще ребенок, про которого тоже можно наговорить кучу ужасов друг другу.
– Он же твой сын!
– Он будет теперь далеко, и я перестану им интересоваться.
– Так же нельзя!
– А так, как ты, можно?
В воздухе от напряжения можно не только топор вешать, а просто вся мебель стоит не на полу, а прямо в твердом воздухе, и ты проходишь эдак бочком, чтобы не задеть, потому что стопудовый стул не сдвинется, а ты поранишься или, того хуже – убьешься. Наверное, хорошо, что его мама здесь, она сидит, за всех переживает, пытатся сказать, чтобы «все отдал». У нее, слава Богу, нет «позиции в конфликте», а-то ведь не выжить. А у меня есть? Конечно, есть: я против него, потому что за нее, а ей с ним плохо и т.д. Но на самом деле я здесь не поэтому. И я тут правда, нужна. Нужна просто, чтобы они не убили друг друга. Вам кажется, что это преувеличение? Совсем нет. Я нужна тут только для того, чтобы они друг друга не убили и не покалечили. И Серега здесь за тем же, и Его мама. И чем больше нас тут таких – тем лучше, надежнее, знаете ли, что кровопролития не будет! Как хорошо, что Серега здесь! Сидит, смотрит расширившимися глазами. Много, наверное, разного в нем борется, от кавказского брата, обязанного жестко постоять за сестру, до растерянного младшего, перед глазами которого что-то не то происходит. Но самое главное, что он не уходит. Каждый их нас троих кого-то из них троих (считая Федора) очень любит, и это совершенно математически должно повысить уровень любви и создать противовес ненависти. Может, конечно, и не сработать, если любя одного сосредоточиться на ненависти к другому: он же обидчик. Моя мудрая папина мама во всех родительских конфликтах вставала на сторону мамы (на папиной-то она уже и так была). Понятно, что многое из того, что происходит между двумя, не предназначено для третьих глаз, но иногда… Напряженная и звенящая маленькая сестра моя, как струна, зацепившаяся за один конец деки и никак не дотягивающаяся до другого. Ее сейчас не поймаешь и не обнимешь, не передашь ей покою, даже не накормишь.
– Сделать тебе бутерброды в дорогу?
– Где я их там есть буду? У стойки регистрации? Мы же ночью летим.
Но Федору, Федору мы собираем еду, целый пакет еды, и питья.
– Что же ей так плохо-то?
– Ну так жизнь же, Серега, рушится.
– Она же домой летит? Значит, она его все-таки любит?
– Не знаю я, Серега, ничего я не знаю и не понимаю, кроме того, что ей очень хреново.
И совсем даже не важно, кто там прав, кто виноват, кто напортачил, а кого обидели. Я вообще даже не дальновидная, и на короткой дистанции, доступной моему носу, кажется, ей будет легче, если я помогу сейчас сесть в машину серегиного друга и брат проводит ее в аэропорт. И так оно и вышло! Маня, я тебя жалею! Я ужасно тебя жалею! Пусть ты уже не маленькая и даже умеешь разговаривать! Пусть ты дура дурацкая и из жизни своей хрень делаешь, я жалею тебя, Маня! Мне не важно, что там правильно, и как надо было сделать, мне даже не важно, за кем ты замужем и покормила ли ты сына! Не хочешь есть нормально – не ешь, гадина такая, я тебя все равно жалею. Мне жалко тебя и тогда, когда я тебя ругаю, очень жалко. И когда прощаюсь с тобой на всех вокзалах и во всех аэропортах – я вообще не понимаю, как ты тут «сама» живешь! И когда ты не выспалась, и когда тебе тяжелую коляску с лестницы спускать, и когда сын не слушается, и когда на телефоне денег нет, и когда тебе жалко в магазине на продукты деньги тратить, и когда чашка упала и разбилась, а у тебя же вечно все из рук валится.
Я приехала к Оксанке ночью. Она не спала, ждала меня. Мы пили чай с медом. С медом – очень хорошо, чтобы не простудиться и видеть хорошие сны.